Но самые первые вещи, с которыми ассоциируется имя Кибрика у знавших его, у слышавших о нем, — это ОТиПЛ (раньше он назывался ОСиПЛ, и люди старшего поколения помнят это название) и лингвистические экспедиции. Кавказоведение и типология существовали бы и без Кибрика — конечно, они были бы беднее, в них не было бы многого интересного, но это большие области науки, существующие очень давно, их создает совместный труд многих ученых в разных частях света, и о них лучше знают специалисты.

А вот лингвистические экспедиции, или, как еще говорят, «полевая лингвистика» — это явление, получившее современные формы у нас в стране в 1970 е годы при решающем участии Кибрика, и явление не только научное, но и общественное. Это увлекательные поездки «за языком» (так называется книга воспоминаний о них) — в поволжскую деревню, в горный аул, в поселок в тундре, где живут носители редкого языка (их еще называют «информанты»). Лингвисты живут среди них, записывают от них рассказы на родном языке, спрашивают «можно ли так сказать по-вашему?» (а это уже эксперимент!), а потом собираются вместе и обсуждают результаты работы с информантами. Выясняется множество вещей, которых нет в традиционных советских грамматиках, где самые разные языки нередко «подгоняются» под шаблон описания русского языка. У диалектологов, у русистов давно есть такие диалектологические и фольклорные экспедиции — а вот по языкам национальных меньшинств подобные поездки были большой редкостью.

Вот так каждый год исследовались при неизменном участии Кибрика самые разные языки СССР и России. Иногда в один год устраивается несколько экспедиций в разные концы страны. В них участвуют не только зрелые, сформировавшиеся ученые, но и студенты, и аспиранты. Это неоценимая научная школа, а во многом и школа жизни — студенту-москвичу всегда полезно увидеть и почувствовать, как живет наша провинция, как живут нерусские народы у себя дома. Александр Евгеньевич Кибрик говорил про эти поездки: «Третий полноценный семестр». И это действительно было так. Студент-лингвист, не игравший в снежки, отгоняя комаров, в ненецкой тайге, или не спрашивавший по картинке у представителей малочисленного дагестанского народа, как называется на их языке тот или иной цвет, многое в этой жизни потерял.

Второе — это ОТиПЛ-ОСиПЛ. Отделение теоретической (структурной) и прикладной лингвистики на филфаке МГУ — яркое явление в послевоенной советской и российской научной жизни — последние двадцать лет существовало под руководством Кибрика, и в предыдущие десятилетия он был одним из его лидеров. Оно было создано в 1960 году Владимиром Андреевичем Звегинцевым и стало крупнейшим центром изучения языка в СССР, на нем уже тогда учили читать новейшую зарубежную научную литературу, анализировать достижения разных школ, без гнева и пристрастия, деполитизированно подходить к науке. Это было место, притягивавшее московскую интеллигенцию — не только филологов, но и математиков, биологов и других. На нем учились в том числе люди, занявшиеся потом искусством, достаточно назвать только два имени: архитектурный критик Григорий Ревзин и режиссер Павел Лунгин. (Из семьи художников — Евгения Кибрика и Лидии Тимошенко — происходил и сам Александр Евгеньевич). Может быть, избито и претенциозно могут прозвучать слова: «Здесь учили духовной свободе», — но это правда, это говорят многие, учившиеся на ОСиПЛ в советское время.

Кибрик умел не только организовывать науку, находить людей, время, средства — он умел за нее бороться. А это приходилось делать в самые разные эпохи. И при советской власти, когда сотрудники и учащиеся навлекали на себя политические обвинения, когда кафедру вообще на несколько лет закрывали. И в наше время, когда разработка официальных образовательных стандартов вдруг оказалась в руках людей, добросовестно полагавших, что лингвистика — это практическое общение на иностранном языке, а все другое не нужно. Приходилось посещать высокие инстанции, писать коллективные письма, твердым голосом отказываться уступать позиции. Борьба за образовательные стандарты - это одно из последних дел Александра Евгеньевича. Он занимался этим весной 2010 года, а летом тяжело заболел. На юбилее кафедры осенью того же года он выглядел уже совсем плохо: страх и печаль читались в глазах окружающих. Но он прожил еще два года, и даже год спустя, когда болезнь отступила, провел в университете еще один семестр. Он был очень сильным человеком.

На всех лекциях по общему синтаксису — предмету, который он любил и который никому не отдавал, — Кибрик неизменно приводил латинский пример на сложный, перекрученный порядок слов, первые слова «Метаморфоз» Овидия (он учился на классическом отделении филфака, где занимаются древними языками и античной литературой):
In nova fert animus mutatas dicere formas
Corpora…

Дух влечет рассказать про формы, превращенные в новые тела…

Язык человека, наука о языке — это вечное изменение, жизнь и бессмертие. Те, кто помнит Кибрика, будут помнить и это.

The role of Kibrik’s scientific and pedagogical activities in the formation of several generations of linguists (many of which have become prominent figures in linguistics in Russia and in the West) and in the moulding of the Moscow school of descriptive and typological linguistics cannot be overestimated. The major tenets of Kibrik’s school of linguistics are

• rigorous attitude to theoretical claims and descriptive methodology coupled with the belief that theory and description are deeply interrelated;
• empirical grounding in detailed data obtained by the linguist him or herself, e.g. via fieldwork;
• typological awareness and orientation towards underdescribed languages;
• intertwining of scientific and pedagogical activities, whereby undergraduate students get involved into serious research projects (e.g. fieldwork) on a par with skilled linguists;
• a novel framework of team fieldwork involving undergraduate and graduate students and specialists in different domains of language;
• an open-minded attitude towards theoretical and methodological frameworks, and coupling of rigorous analytic methods with functionally and cognitiviely oriented theoretical basis.

Alexander Kibrik, a great linguist and a great personality, who, following the words of his son Andrej Kibrik, “has done so much for linguists and linguistics”, will be deeply missed by his friends and colleagues, his former and present students and students of his students, and by the whole linguistic community.

Александр Евгеньевич Кибрик окончил филологический факультет МГУ в 1961 году с отличием по специальности «классическая филология» с присвоенной квалификацией «Филолог. Преподаватель греческого, латинского и русского языков». Однако на последних курсах увлекся методами структурной лингвистики, специализировался на кафедре общего языкознания и по окончании университета был принят на работу на недавно созданную кафедру структурной и прикладной лингвистики в должности старшего лаборанта. Работая на этой кафедре, прошел все должностные ступени: младшего научного сотрудника (1962), старшего научного сотрудника (1967), преподавателя (1968), доцента (1969), профессора (1988), заведующего кафедрой теоретической и прикладной лингвистики (1992). В 2006 году избран членом-корреспондентом РАН и членом-корреспондентом Британской Академии.

Спектр интересов Александра Евгеньевича был удивительно широк. Его кандидатская диссертация «Модель автоматического анализа письменного текста (на материале ограниченного военного подъязыка)» в 1965 г., по сути дела, открыла для нас компьютерную лингвистику, его докторская диссертация «Структурное описание арчинского языка методами полевой лингвистики», 1976 г., сформировала российскую полевую лингвистику. Его активное взаимодействие со специалистами в области искусственного интеллекта породило множество междисциплинарных проектов по автоматической обработке естественного языка, он сыграл ключевую роль (вместе с Д.А. Поспеловым и недавно ушедшим А.С. Нариньяни) в становлении проекта «Диалог», где встретились и активно работали совместно лингвисты и программисты, и «Диалог-2», в котором активное участие принимали психолингвисты и когнитивные психологи…

На протяжении многих лет Александр Евгеньевич возглавлял Отделение теоретической и прикладной лингвистики факультета филологии МГУ – главной кузницы лингвистических кадров в СССР и России. С 1962 года в течение 30-ти лет он руководил научно-исследовательской группой «Автоматическая обработка текста», в которой разрабатывались проблемы компьютерной лингвистики, связанные с автоматическим анализом и синтезом текстов на естественном языке.

На фоне этой огромной по своей тяжести системы научных, образовательных и общественных активностей Александр Евгеньевич оставался добрым и чутким к чужим проблемам человеком, рядом с которым было комфортно его коллегам, студентам и друзьям.

Он был великим ученым и замечательным человеком.

Светлая память тебе, Александр Евгеньевич!

Kibrik developed structural methods of syntactic description, studied Caucasian languages, and worked on syntactic typology, cognitive and applied linguistics, including automated linguistic analysis of texts. He was a great devotee of field linguistics; Kibrik's Habilitation thesis (1976) was devoted to the description of the Northeast Caucasian language Archi. Starting with his first fieldwork team expedition in 1967, he built up the fieldwork expertise of linguists both from Russia/USSR and the West, training generations of undergraduates, graduate students, and post-doctoral researchers, by leading annual linguistic expeditions to the Caucasus, principally to Daghestan in the N.E. Caucasus (but also Kamchatka in Russia's far east, Svanetia, in Georgia, Abkhazia, and Tuva), and involving teams of younger and more senior linguists in descriptive and theoretical research and resulting in the description of more than 45 mostly endangered languages.

From 1992 until his death, he was the head of OTiPL, where he became the foremost mentor of the next generations of young linguists in Russia. In 2006, he was elected a Corresponding Member of the Russian Academy of Sciences and a foreign member of the British Academy. He was also the deputy editor of the Russian Academy's journal Voprosy Jazykoznanija. He was known as a world authority on the languages of Daghestan and on ergativity, a celebrated typologist and field linguist, and a major force in the development of Russian fieldwork and typology.

Professor Kibrik is survived by his wife Antonina Ivanovna Kibrik, his son Andrej Aleksandrovich Kibrik, his daughter Antonina Aleksandrovna Kibrik, and three granddaughters, Anna Kibrik, Lidia Kibrik, and Sofia Kibrik-Vlasova.

Прошло уже несколько дней, как это печальное известие появилось, а реакция людей по-прежнему остра. Это хорошо видно по интернету — в нескольких ведущих электронных изданиях появились очень эмоциональные некрологи, в социальных сетях то и дело возникают новые отклики из самых разных городов и стран, люди делятся спонтанными воспоминаниями, особенно часто помещают фотографии (многие — очень давние, того романтического периода первых полевых экспедиций, с которых начиналась наша «структурная лингвистика», как она тогда называлась).

Лингвисты всех поколений — и в России, и за ее пределами — прекрасно понимают, кто такой Кибрик и почему его уход воспринимается как непоправимая потеря. Но людям, далеким от лингвистики, стоит объяснить, какова была роль этого человека и как его присутствие среди нас изменило не только наши знания об устройстве языков мира, но и нашу повседневную профессиональную жизнь.

Научные заслуги А.Е. Кибрика, бесспорно, очень значительны, понимание этого всегда присутствовало в том неофициальном, но точном «табеле о рангах», который имеется в каждом профессиональном сообществе. Официальное же признание к Кибрику не слишком спешило, у советских начальников он, хотя и не был по натуре открытым бунтарем, всегда имел репутацию неблагонадежного; после окончания университета он, один из лучших студентов своего выпуска (его сокурсником, кстати, был С.С. Аверинцев), не был принят в аспирантуру, а уже будучи широко известным, без малого двадцать лет проработал в Московском университете в скромной должности доцента. Положение стало меняться только с 1990 х годов, и в последние годы это запоздавшее официальное признание всё-таки к Кибрику пришло: было и избрание членом-корреспондентом РАН в 2006 г., и разные другие почетные звания и должности. Но среди всех должностей, которые Кибрик занимал в разные годы, одна была самой главной, и она лучше всего объясняет ту роль, которую он сыграл в нашей профессиональной жизни. Ровно 20 лет — с 1992 года — А.Е. Кибрик руководил кафедрой теоретической и прикладной лингвистики Московского университета, той самой, на которую он пришел старшим лаборантом через год после ее создания и верность которой сохранил до конца жизни.

Кафедра — и связанное с ней Отделение теоретической и прикладной лингвистики (до конца восьмидесятых годов оно называлось «Отделение структурной и прикладной лингвистики») — уникальное явление в истории отечественной науки и, как это ни парадоксально звучит, в новейшей отечественной истории вообще; по крайней мере, если под историей понимать не только материальную, но и духовную историю. Про Отделение писали — и наверняка еще будут писать — много и многие; сейчас, думаю, достаточно сказать, что эта маленькая учебно-научная единица (и в лучшие годы имевшая не больше десятка штатных сотрудников и обучавшая по 25—30 студентов на каждом курсе), основанная по инициативе и при прямой поддержке университетских математиков в сотрудничестве с несколькими независимо мыслившими лингвистами, осуществила уникальный эксперимент: возможность существования в условиях советского общества 60—80-х гг. островка независимой научной мысли и свободного поиска истины. То, что на Отделении все эти годы существовала передовая школа современной лингвистики, насчитывающая множество достижений и замечательных имен, является прямым следствием этого, на мой взгляд, самого важного обстоятельства. Правда, власти Отделение лишь терпели и в конце концов добились закрытия кафедры — но произошло это лишь в 1982 году, накануне кончины самого режима, и в 1988 году кафедру удалось восстановить.

А.Е. Кибрик все эти годы был на Отделении, не покинув его и в самый тяжелый период фактического полуразгрома (о чём он сам подробно писал в своих заметках, посвященных истории кафедры). После ликвидации кафедры в 1982 г. и смерти ее первого заведующего, В.А. Звегинцева (в 1988 г.) именно он оказался тем человеком, который смог взять на себя руководство возродившейся кафедрой и, уже в новых условиях, блестяще продолжить все ее традиции. При Кибрике кафедра развивалась уже как полноценный научный организм, реализуя многое из того, что не удалось или было невозможно сделать в первый, «романтический» период ее существования. То, что Кибрик оказался в то время в том месте — огромная историческая удача. Наверное, никакого другого хоть отдаленно пригодного кандидата на эту роль тогда не существовало; по крайней мере, представить себе кафедру последних двадцати лет без Кибрика абсолютно невозможно — а без кафедры и отделения теоретической и прикладной лингвистики невозможно представить себе и современную рос-сийскую лингвистику в целом, где практически во всех актуаль-ных областях сейчас важнейшую роль играют именно ее выпускники.

Уникальность Кибрика состояла именно в том, что он соединил в себе дар незаурядного ученого, позволивший ему проложить новые пути в целом ряде областей лингвистики, и блестящий административный талант. Слова эти, может быть, и банальные, но все знают, как редко эти два качества соединяются в одном человеке. Кибрик, конечно, очень любил кафедру (как и все мы, чья судьба с ней соприкоснулась), но его любовь всегда была не созерцательной, а деятельной. Он обустраивал ее буквально как собственный дом — а все, кто его знал, помнят, что хозяйственность была ему свойственна в высочайшей степени. В какой-то другой жизни его легко было представить каким-нибудь знаменитым купцом-старообрядцем, из тех, что ворочали миллионами полагаясь лишь на честное слово компаньона и по всей России устраивали не только самые современные фабрики, но и музеи с картинными галереями (кстати, Александр Евгеньевич происходил из семьи известных художников, памяти которых — особенно своей матери, Лидии Яковлевны Тимошенко, мало оцененной при жизни — он всегда был трогательно предан).

Может быть, простой секрет его успеха состоит в том, что Александр Евгеньевич вообще как-то умел соединять в себе очень разные качества, которые в одном человеке соединяются редко. Например, в обычной жизни, несмотря на купеческую рачительность и любовь к хозяйственному порядку, он был очень добрым человеком и охотно прощал людям их несовершенства — а всякий человек, пытавшийся в этой жизни быть начальником, знает, как поразительно много концентрированных несовершенств внезапно обнаруживается у наших подчиненных... Всё это Кибрик выносил безропотно и с неизменным оптимизмом, которым рядом с ним как-то невольно заражались и самые закоренелые мизантропы. В нём было много детского — и вот эта незамутненная необидчивость, и постоянная открытость новому, и любопытство к самым разным чудесам и диковинам большого пестрого мира, и даже любовь к сладкому, над которой, что греха таить, мы слегка посмеивались, особенно в экспедициях, где 18 — 20-летние студенты, конечно, видели себя суровыми первопроходцами и конквистадорами, которым совершенно ни к чему лишняя банка сгущенки в рюкзаке...

Но, с другой стороны, этот добрый и такой «домашний» человек умел был бескомпромиссным и упорным — многие бы даже сказали упрямым — когда дело касалось его научных взглядов и того, что он считал своими принципами. Избрав тот путь, который ему казался правильным, поверив в какую-то теорию или систему взглядов, он отстаивал свою правоту без малейших полутонов. Как настоящий глубокий ученый, он ни в коей мере не был догматиком, и ему случалось, после мучительных колебаний, менять свои научные приоритеты достаточно радикально. Но то, что он считал верным, он защищал до конца с поразительной храбростью, не считаясь ни с политической конъюнктурой, ни с научной модой, ни с соображениями выгоды или комфорта, ни — что, может быть, самое трудное — со скепсисом и непониманием даже ближайших коллег и сотрудников. И, как правило, рано или поздно убеждал в своей правоте — если и не всех, то очень и очень многих.

Я думаю, это удивительное сочетание таких разных черт характера хорошо объясняет и то, почему Кибрик избрал тот путь, который привел его на кафедру теоретической лингвистики, и то, какой вклад ему в конечном счете удалось внести в науку. В Московском университете он учился на отделении классической филологии, но, несмотря на то, что любовь к классическим языкам он сохранил на всю жизнь (и на лекциях, бывало, цитировал латинских авторов) он был слишком независим и слишком увлечен новым, живым и современным, чтобы избрать карьеру филолога-классика. И не случайно, едва в МГУ открылось отделение структурной и прикладной лингвистики, он оказался среди самых надежных хранителей его духа — духа независимости и новизны. Не попав в аспирантуру, он устроился на Отделение старшим лаборантом (сверх своих основных обязанностей преподавая на первых порах студентам латинский язык) и последовательно прошел все долгие этапы научной карьеры, пока не стал тем человеком, которому судьба Отделения оказалась вверена.

В науке его выбор тоже оказался для многих неожиданным: он стал фактическим основателем нашей современной полевой лингвистики. Это такая область, которая кабинетным теоретикам совершенно противопоказана: полевой лингвист забирается в самые глухие уголки (где зачастую нет ни дорог, ни почты, ни электричества), с тем чтобы описать языки, на которых говорят, может быть, только в одном-двух селениях, причем описать, максимально следуя фактам этих, как правило сложнейших и запутаннейших «экзотических» языков и вовсе не считаясь с тем, как должны эти языки выглядеть в соответствии с принятыми теориями. И в этой области, где любовь Кибрика к новизне и независимости нашла идеальное приложение, ему не было равных. Он побывал на Памире, в южной Сибири, на Камчатке, в Абхазии, в Сванетии и в разных других местах, но больше всего времени и сил он отдал языкам горного Дагестана. Дагестанские языки считаются одними из самых сложных на Земле — по богатству и изощренному разнообразию фонетики, грамматики и лексики. Кибрик — настоящий классик дагестановедения, после работ которого примеры из даргинского, лезгинского, лакского, цезского и других языков стали появляться в статьях и книгах ведущих лингвистов мира, с которыми безотказный «Sasha Kibrik» всегда щедро делился всем, чем мог. Одним из вершинных достижений Кибрика стала четырехтомная грамматика арчинского языка, на котором говорит меньше тысячи человек в единственном затерянном в горах северного Дагестана селении Арчи над речкой Хатар. После ее выхода в свет часто доводилось слышать, что крошечный арчинский язык стал одним из самых полно описанных языков мира; эта грамматика интересна не только сама по себе, но и как опыт теоретически последовательного и строгого описания «экзотического» языка, которому потом следовали многие. Интерес и любовь к Дагестану Кибрик сохранил до конца жизни, хотя в последние годы большие экспедиции со студентами стали небезопасны и от них пришлось отказаться. Я думаю, что когда-нибудь свидетели этих последних поездок смогут предать гласности несколько эпизодов, когда только потрясающее хладнокровие и личное мужество Александра Евгеньевича, в одиночку пошедшего на переговоры с вооруженными грабителями, спасли всю экспедицию; главный герой этих историй о них вспоминать не любил и рассказы об этом не поощрял.

Лучшей профессиональной (да и житейской) школы, чем эти ежегодные экспедиции, для студентов нельзя было представить. Все ученики Кибрика (а их десятки) непременно прошли через эти экспедиции начиная с младших курсов, а многие продолжают эту деятельность и до сих пор уже в качестве профессиональных исследователей.

Конечно, прикоснувшись к такому разнообразному и богатому языковому материалу, Кибрик не мог не задуматься о несовершенстве существующих лингвистических теорий, в том числе и тех, которые в годы его молодости считались передовыми и которым он сам честно старался в своих ранних работах следовать. И здесь, как и во всем, проявили себя его независимость и смелость: убедившись в своей правоте, он начал борьбу за утверждение принципиально новых способов описания языка, при которых законы языка были бы неотделимы от законов мышления и человеческого поведения. Тогда это было новым, и Кибрику пришлось столкнуться с непониманием многих коллег, в диапазоне от недоумения до насмешек. Сейчас то, что изложено в его статьях того времени (например, в известных «Лингвистических постулатах» начала 1980-х гг.), практически является общим местом и считается бесспорной основой того направления, которое чаще всего называет себя когнитивной лингвистикой; идеи Кибрика опередили свое время примерно лет на десять. Я думаю, что многие его работы последних лет еще ждут внимательного прочтения: опыт показал, что Кибрик почти никогда не ошибался в своих прогнозах.

Александр Евгеньевич Кибрик был человеком, который любил будущее, ничего не боялся в настоящем и объединял вокруг себя коллег и учеников как добрый хозяин большого, шумного и веселого дома. Он ушел — и мы только теперь по-настоящему поняли, как мы осиротели, оставшись наедине с тем миром, от неустроенности которого он нас так заботливо и преданно защищал многие годы.

Постараемся помнить его — это счастливые воспоминания. Постараемся быть на него хоть немного похожими, хотя это и трудно.

Это вытекало из его научных установок и исследовательской интуиции: если языковые феномены мотивированы самой природой человеческого языка, значит, они универсальны. Именно в попытке очертить круг таких глубинных феноменов он ввел ставшее классическим различие между таксономической «КАК-типологией» и интерпретирующей «ПОЧЕМУ-типологией», по сути сформулировав собственное, оригинальное понимание функционализма. Даже в условиях относительной изоляции советского языкознания, работы А.Е. шли в ногу с современным состоянием науки или опережали его — хорошим примером является малоизвестная статья 1991 г., посвященная социолингвистической типологии языков, находящихся под угрозой вымирания, и появившаяся как раз в тот момент, когда аналогичные классификации стали появляться в западной социолингвистике.

Обладая постоянной, поразительной уверенностью в своей научной правоте, А.Е. всегда готов был пойти против преобладающей линии как в крупном, так и в мелочах (каковые мелочи, впрочем, на поверку иногда оказывались серьезными теоретическими вопросами — ср. дискуссию о назывании немаркированного падежа в эргативных языках, в которой он непримиримо отстаивал «номинативную» точку зрения). В разгар моды на типологические исследования над широкими выборками, А.Е., недовольный ошибками анализа, необходимо связанными с работой с большим количеством незнакомых языков, противопоставил этому тренду свое собственное представление о «правильной» типологии, которую он назвал внутригенетической; сейчас о таком подходе к анализу языкового варьирования говорят многие. Вспоминаются краткие периоды надежд, возлагаемых им на те или иные новые идеи и подходы, появляющиеся в мировой лингвистике; за ними всегда следовало разочарование. На самом деле, А.Е. не умел быть ничьим учеником — только учителем.

Казалось, он всегда уверен в том, что знает некую важную, фундаментальную истину о том, чем он в данный момент занимается — что-то самое главное. Это не приводило к индуктивности научного анализа, не значило, что эмпирические данные вторичны по отношению к идее. Он остерегался ошибок фиксации языковых данных, тщательно проверял собранные тексты или примеры, внимательно анализировал доступные ему данные, неизменно находя им место в сложившейся у него в голове модели описания. Конечно, иногда он пытался донести свою истину до собеседника, или до аудитории в ходе доклада, но это было не так существенно, важнее было обладание самим этим знанием, а удастся или нет убедить в правоте окружающих... в конце концов, это вторично. Нельзя сказать, что у него не было научных амбиций — отнюдь! — но совершенно ясно, что самому себе ему доказывать было нечего.

А.Е. обладал выдающимися талантами в той области, кото-рую обычно не вполне ловко называют организацией науки. Окончив классическое отделение, он пришел работать на недавно образованное отделение структурной (тогда и ныне теоретической) и прикладной лингвистики, которое стало делом всей его жизни. По воспоминаниям некоторых студентов 70—80-х годов, сразу после того, как они переступали порог отделения, им было ясно, кто главный на кафедре. В те годы, когда кафедру попытались уничтожить, когда нельзя было поверить, что она когда-нибудь сможет возродиться — он был первым из тех, кто хранил огонь. С начала 90-х годов и до своей смерти он был бессменным заведующим кафедрой, до самого последнего времени был ее стержнем, определял всю ее жизнь, вникал во все мелочи, на исходе сил воевал, боролся, строил планы. Это был целый мир (или, как вспоминают сейчас многие, дом), собранный, выстроенный и поддерживаемый одним человеком.

Огромную долю своей жизни — жизни не короткой, но которая теперь, оглядываясь назад, почему-то кажется не такой уж и длинной — А.Е. уделил лингвистическим экспедициям. Иногда А.Е. высчитывал свой экспедиционный стаж арифметически — выходило несколько лет, проведенных вдали от цивилизации. Довольно трудно осознать тот факт, что экспедиции (организованные, как он сам признавался, по модели диалектологических экспедиций русского отделения филологического факультета) являются уникальным явлением в мировой практике документирования малых языков. Для этого метода, который был подробно описан в одной из монографий А.Е., западной лингвистике пришлось придумать специальный термин — team fieldwork. Коллективные полевые исследования являются настолько же уникальным российским (строго говоря, советским — и это не случайно) изобретением, как и лингвистические олимпиады — но олимпиады удалось постепенно перенести на международную почву, а с экспедициями этого почему-то не произошло. Зато в России методы А.Е. получили развитие в деятельности его многочисленных учеников и бывших экспедиционеров и в результате вышли за пределы Московского университета: лингвистические экспедиции организовывались в РГГУ начиная с самого основания факультета лингвистики, а в последние годы поездки в поле со студентами регулярно организуют СПбГУ и ИЛИ РАН.

Если ядро воспитательной и педагогической, а в каком-то смысле и научной деятельности А.Е. составляли экспедиции, то ядро экспедиций, несомненно, составляли поездки в Дагестан. За сорок лет А.Е. объездил все районы республики, поработал со всеми языками и многими диалектами, создал или руководил созданием первых подробных монографических описаний многих языков (арчинский, хиналугский, годоберинский, багвалинский, цахурский) и вместе с С.В. Кодзасовым собрал лексико-грамматический сопоставительный материал по дагестанским языкам, уникальный как по охвату языков, так и по точности фиксации. Как потом оказалось, для А.Е. — уже члена-корреспондента РАН, члена Британской академии — огромное значение имело его признание в Дагестане. Но, как показывают и опубликованные воспоминания самого А.Е., и книга В  Борщева «За языком», и устные воспоминания участников, экспедиции были не только научными мероприятиями — это была дорога, это были приключения и происшествия (далеко не всегда приятные), это были препятствия (всегда в конце концов преодолеваемые). Наконец, это была общая жизнь целого коллектива преподавателей и студентов, устроенная таким образом, что и сам А.Е., и его ученики каждый год с нетерпением ждали следующего лета.

Особое место в творческой биографии А.Е. занимают его знаменитые Постулаты, опубликованные в начале восьмидесятых годов. В тот момент вряд ли кто-то мог вполне оценить или по крайней мере вполне принять такие идеи, как отказ от моделей типа черного ящика в пользу вопроса о том, как язык устроен на самом деле, постулат о примате семантики, постулат о мотивированности соотношения между знаком и значением. Но одна удивительно яркая и мощная мысль А.Е. может вдохновлять любое лингвистическое исследование:
Язык прост — сложны наши представления о нем.

О жизненном пути А.Е. Кибрика подробно рассказано им самим в нескольких известных публикациях. Он родился 26 марта 1939 г. в семье талантливых художников – Е.А. Кибрика и Л.Я. Тимошенко; отец был знаменитым советским графиком, иллюстратором и живописцем. Будучи студентом классического отделения филологического факультета МГУ, он одновременно слушал лекции преподавателей открытого в 1960 г. отделения структурной и прикладной лингвистики, в том числе математика В.А. Успенского. Под руководством одного из создателей Московской фонологической школы П.С. Кузнецова он написал дипломную работу об экспериментальном исследовании новогреческой фонетики. Написанная на её основе статья вскоре вышла в “Вопросах языкознания”, открыв список его научных публикаций. Начальство факультета настороженно относилось к активному и очень независимому студенту, и поступить в аспирантуру он не смог. Однако А.Е. Кибрик заинтересовал руководителя ОСиПЛа В.А. Звегинцева: в 1962 г. он стал сотрудником кафедры структурной и прикладной лингвистики и в том же году – основным исполнителем хоздоговорной темы по автоматической обработке текста.

Так началась его многолетняя деятельность в области прикладного языкознания, результатом которой стали две монографии (1970 и 1971 г.), множество статей и защищенная в 1965 г. под руководством П.С. Кузнецова кандидатская диссертация “Модель автоматического анализа письменного текста (на материале ограниченного военного подъязыка)”. Впоследствии А.Е. Кибрик стал одним из инициаторов продолжающегося международного проекта по компьютерной лингвистике “Диалог” – первоначально семинара (с 1970-х гг.), а затем ежегодных конференций, основным местом общения специалистов по прикладной лингвистике в России.

С развитием вычислительной техники и соответствующих приложений языкознания в СССР и на Западе связывали в те годы немалые надежды, в том числе на то, что формализация языковых знаний обеспечит решающий прогресс в области лингвистической теории. Частично эти надежды оправдались: установка на формальную строгость позволила обнаружить в семантике и грамматике множество новых языковых фактов огромного значения, которые не попадали в поле зрения традиционных описаний, во многом опиравшихся на интуицию. Однако компьютерные имитации языковой деятельности человека, как впоследствии убедился А.Е. Кибрик, хотя и помогают обнаружить ранее неизвестные факты, ничего не дают для понимания природы языка (в этом отношении его позиция совпала с мнением, которого всегда придерживался Н. Хомский).

Уже в те ранние годы, по свидетельству студентов и сотрудников ОСиПЛа, был очевиден организаторский дар А.Е. Кибрика, его умение брать на себя ответственность и объединять разнообразных людей в работоспособный коллектив. Не обладая яркой и зажигательной харизмой И.А. Мельчука и не занимая до 1990-х гг. влиятельных постов, А.Е. Кибрик с этого времени до конца жизни естественно воспринимался окружающими как неоспоримый лидер.

В 1965 г. А.Е. Кибрик стал одним из организаторов проведенной на ОСиПЛе первой традиционной олимпиады по лингвистике и математике для школьников. В той или иной роли он принимал участие в организации всех последующих олимпиад (43-я в 2013 г.). Роль этих олимпиад в развитии лингвистического образования и в распространении научных знаний в нашей стране, а с недавнего времени – и за рубежом была и остается уникальной.

В 1967 г. А.Е. Кибрик вместе с А.И. Кузнецовой возглавил летнюю практику студентов: первую лингвистическую экспедицию МГУ – из десяти человек. Отчасти была использована модель университетских диалектологических экспедиций, но целью первой экспедиции стал один из дагестанских языков – лакский. Горный Дагестан, один из наиболее многоязычных регионов на Земле, где около 50 языков (вдвое меньше по официальному счету), в основном родственных, но разошедшихся по лексикостатистической оценке ок. 3000 лет до н.э., распространены на территории менее 25 тысяч квадратных километров, произвел сильнейшее впечатление на А.Е. Кибрика и его сотрудников, определив направление их работы на десятилетия вперед. Красота горных ландшафтов, особая привлекательность суровой дагестанской жизни, быта и характера горцев и самое главное – безбрежное море малоизученных языков и диалектов со сложнейшей фонетикой и поразительно интересной грамматикой, – вот та основная сцена, на которой развернулась многолетняя эпопея кибриковских экспедиций. Тогда же, в 1967 г., произошла встреча А.Е. Кибрика с главным языком в его жизни – одноаульным арчинским. Благодаря его усилиям и усилиям его коллег язык этот в 1970-е и позднее, в 2000-е гг., стал, может быть, наиболее изученным «малым» языком в мире.

По материалам экспедиций А.Е. Кибриком в соавторстве С.В. Кодзасовым и И.П. Оловянниковой была опубликована монография “Фрагменты грамматики хиналугского языка” (1972 г.), которая, несмотря на скромное название, представляла собой достаточно полное и глубокое описание фонетики и грамматики одноаульного дагестанского языка в Азербайджане. В 1976 г. А.Е. Кибрик защитил докторскую диссертацию “Структурное описание арчинского языка методами полевой лингвистики”. А в следующем году увидело свет фундаментальное трехтомное издание – грамматическое описание и словарь арчинского языка, подготовленное Кибриком совместно С.В. Кодзасовым, И.П. Оловянниковой и Д.С. Самедовым.

В этом описании А.Е. Кибрик предстает вполне самостоятельным лингвистом-теоретиком и типологом. Новаторскими были основные принципы работы: ориентация на читателя-лингвиста широкого профиля, а не только кавказоведа; особое внимание к количеству и качеству иллюстративного материала, стремление к эксплицитности (под которой А.Е. Кибрик понимал такое описание, когда в нем в явном виде указываются условия реализации данной формы, так что по некоторому значению читатель может построить соответствующую ему форму и некоторой форме приписать ее значение), ориентация на грамматическую семантику. В арчинской грамматике и в последующих публикациях на русском и английском языках был обоснован семантический подход к эргативности, который выдвинул А.Е. Кибрика в число ведущих теоретиков того периода, когда в синтаксической типологии, в том числе в исследовании эргативности, были достигнуты наиболее впечатляющие результаты, – вместе с Б. Комри, Р. Диксоном, Э. Кинэном, Ф. Планком и др.

Экспедиции под руководством А.Е. Кибрика не ограничивались Дагестаном и Азербайджаном – исследовались языки на Камчатке (алюторский), Памире (шугнанский), в Туве (тувинский) и Грузии (абхазский и сванский).

Коллективные лингвистические экспедиции, не имевшие аналогов в мировой практике, оказались поразительно эффективным инструментом изучения языков, что наглядно подтвердилось успехами экспедиций, которые были организованы не самим А.Е. Кибриком, но по разработанной им модели коллегами, учениками или (с 2010 г.) учениками учеников в МГУ и РГГУ. Предварительная подготовка, организация работы и техника интервьюирования информантов, запись текстов, ежедневные семинары, организация отдыха и логистика – всему в этой модели нашлось место, причем сохранялись широкие возможности для улучшений, вариаций и экспериментов. Опыт первых экспедиций был отражен в монографии “Методика полевых исследований” (1972 г.), вскоре изданной и на английском языке. За 40 лет экспедиций под руководством А.Е. Кибрика в них приняло участие более сотни человек, и они единодушно характеризуют их как неоценимый профессиональный и человеческий опыт.

В 1970–1980-е гг. А.Е. Кибрик, его сотрудники и студенты осуществили один из самых масштабных проектов в истории кавказоведения, – сопоставительное описание лексики, фонетики и основных черт морфологии 22-х дагестанских языков и диалектов, изученных в ходе экспедиций 1973–1982 гг. Без материалов двухтомного “Сопоставительного изучения дагестанских языков” А.Е. Кибрика и С.В. Кодзасова, опубликованного в 1988 и 1990 гг., трудно себе представить решающий сдвиг в северокавказской компаративистике и этимологии, осуществленный в те же годы С.Л. Николаевым и С.А. Старостиным. Одновременно А.Е. Кибрик публикует серию “Материалов к типологии эргативности” – краткие очерки синтаксиса двадцати дагестанских языков на основе анкеты, отражавшей тогдашние достижения синтаксической типологии. Основное внимание в анкете уделялось таким явлениям, которые недостаточно освещались или вовсе не находили места в традиционных синтаксических описаниях, но в то же время указывали на тип основных категорий предложения. А.Е. Кибрик пришел к выводу, что традиционный аппарат членов предложения и его переосмысление в популярной в те годы “реляционной грамматике” оказывается избыточным для описания дагестанских языков, а их синтаксис ориентирован непосредственно на семантические роли и их объединения (гиперроли).

В 1982 г. совершился давно уже наметившийся поворот в лингвистическом мировоззрении А.Е. Кибрика. До этого он, как и многие лингвисты его круга в СССР, был сторонником модели “Смысл↔Текст” И.А. Мельчука и А.К. Жолковского. В духе ее был написан третий том “Арчинского языка” – “Динамическая грамматика”, хотя одновременно А.Е. Кибрик изложил те же факты в более традиционном ключе во втором томе (“Таксономическая грамматика”). Постепенно А.Е. Кибрик пришел к выводу, что модели, описывающие языковое поведение человека по принципу “черного ящика”, приобретают бесконечно возрастающую сложность, а точность и эксплицитность средств описания приобретается ценой полного отказа от задач объяснения. Восстановив в правах вопросы “как устроен язык на самом деле” и “почему он так устроен”, ранее отвергавшиеся как ненаучные, А.Е. Кибрик призвал к интеграции лингвистики со всем комплексом когнитивных наук. Его “Лингвистические постулаты” (1982 г.) стали одним из первых и основополагающих текстов нового функционализма. В нашей стране заявило о себе теоретическое направление современного типа, одним из лидеров которого, в одном ряду с У. Чейфом, Т. Гивоном, Дж. Хэйманом, Дж. Байби и др., стал А.Е. Кибрик.

В том же 1982 г. для А.Е. Кибрика наступило трудное время – кафедра структурной и прикладной лингвистики была ликвидирована и слита с кафедрой общего и сравнительно-исторического языкознания. Несколько ведущих преподавателей покинуло кафедру, и их место заняли случайные люди. Прекратились экспедиции с участием студентов и олимпиады для школьников, – чего тогдашние руководители факультета и ректор А.А. Логунов, по горькому замечанию А.Е. Кибрика, “даже не заметили”. Восстановлена кафедра была в 1988 г., а в 1992 г. ее заведующим был избран А.Е. Кибрик, которому в течение нескольких лет удалось не только восстановить прежний потенциал, но превратить кафедру в один из лучших мировых центров подготовки лингвистов. Сам он читал курсы “Введение в специальность” (с 1990 г.), “Синтаксис” (с 1975 г.), “Синтаксис русского языка” (с 1977 г.), “Типология языков” (1992–1996 гг.).

В 1990-е гг. под руководством А.Е. Кибрика возобновились лингвистические экспедиции в Дагестан, и их результатами стали коллективные грам-матические описания годоберинского (1996), цахурского (1999) и багвалинского (2001) языков. В этих книгах отразились новые взгляды А.Е. Кибрика и новая исследовательская повестка дня: особое внимание к грамматической семантике и средствам организации дискурса. В 2000 г. была опубликована монография об алюторском языке чукотско-камчатской семьи на основе материалов, собранных во время экспедиций 1970-х гг.

К концу 1990-х гг. выяснилось, что Дагестан стал опасным местом для больших экспедиций: и традиционные, и советские нормы поведения, в прежние годы создававшие для экспедиций определенную “подушку безопасности”, стремительно разрушались. Столкновения с преступниками произошли в две последние экспедиции – в 1998 г. в с. Кванада (багвалинский язык) и в 2003 г. в с. Тлядал (бежтинский язык). Причем во второй раз опасность исходила не столько от грабителей, сколько от местных “правоохранительных” органов. Однако благодаря хладнокровию, бесстрашию и дипломатическому дару руководителя конфликты удалось разрешить без физического ущерба и с минимально возможным материальным. А.Е. Кибрик еще приезжал в Дагестан с небольшими группами исследователей для работы по новым проектам с теми языками, которые когда-то принесли ему славу, – арчинским (2006–2007 гг.) и хиналугским (2007–2008 гг.), чтобы осуществить их документирование в соответствии с новыми техническими и методологическими стандартами.

Наиболее полно теоретические воззрения А.Е. Кибрика были представлены в монографиях “Очерки по общим и прикладным вопросам языкознания” (1992 г.) и “Константы и переменные языка” (2003 г.). В последней книге надо особо отметить размышления автора о структуре лингвистического знания. Здесь обрела окончательный вид его типологическая концепция реляционной структуры элементарного предложения, ранее (в 1997 г.) изложенная в статье для авторитетного зарубежного журнала “Linguistic Typology”.

Можно заметить, что деятельность А.Е. Кибрика происходила на протяжении его научной карьеры в разных условиях – одинаковым было то, что эти условия оказывались трудными. Трезво оценивая масштаб трудностей, он с характерной для него решимостью бросал им вызов и неизменно побеждал. Последним достижением А.Е. Кибрика было его успешное противодействие принятию проекта новых образовательных стандартов для высшей школы, в котором люди, из соображений престижа объявившие “лингвистикой” преподавание иностранных языков, не нашли места для современного научного языкознания.

А.Е. Кибрик ни в какой мере не соответствовал привычному у нас образу “эффективного менеджера”, который умеет быстро достигать громкого успеха, не задумываясь о его цене и долгосрочных последствиях. Приоритетной целью для Александра Евгеньевича были успехи его учеников и сотрудников, их профессиональный и личностный рост – и он не видел противоречия между этой целью и конечным результатом любого научного предприятия.

Уход А.Е. Кибрика вызывает чувство огромной ничем не восполнимой потери и чувство столь же огромной благодарности за всё, что мы получили от этого человека. В какой мере его многочисленные ученики и последователи, и не только они, смогут сохранить и приумножить полученное наследие, покажет время.